...Впервые я увидел его на театральной репетиции. Прижатый спиной к какой-то резкой (может быть, железной) конструкции, упираясь ногами в горизонтальную перекладину, широко раскинув руки, артист пел:

Из бомбардировщика бомба несет
Смерть аэродрому,
А кажется, стабилизатор поет:
«Мир вашему дому!»
А. Межиров. 1980 г.

В зале стояла тишина без перерыва. Однако на какие-то доли мгновения и в ней возникали паузы, и напряженное лицо артиста вдруг менялось, умудренность не по годам угадывалась в его облике, и это ободрящее слушателя подобие улыбки, когда он как бы успевал сказать: ну, что же вы, люди, неужели не знали об этом раньше, а я знал и сто, и тысячу лет назад. И, снова почти каменея лицом, продолжал: «Мир вашему дому!» — хрипловато и страстно, все сильней и сильней раскачивая ритм, доводя раскачку до последнего предела.

«Шансонье всея Руси» — сказано в известном стихотворении А. Вознесенского.

Слово «шансонье» в современном лексиконе не имеет определенного смысла. Пожалуй, никогда не имело.
Во всяком случае, Булат Окуджава несомненно возвысил значение и смысл этого жанра, возродив его в начале пятидесятых годов.

Позже «Романтики» и «Грюндиги» стали доносить юношеское пение. Это был Владимир Высоцкий.

Звучание стиха свободное, с крупицей врожденной мудрости. Несомненный поэт и артист. Но о масштабах дарования судить трудно, рано. Тогда поражал прежде всего темперамент, действительно редкостной силы и подлинности.

Темперамент артиста или поэта? Стоило ли резко расчленять творчество Владимира Высоцкого?

Е. Евтушенко, со свойственной ему в то время прямотой и врожденным изяществом, писал: «Интеллигенция поет блатные песни». Думаю, что на первых порах это обстоятельство в какой-то степени определяло успех Высоцкого. Время шло быстро, но еще быстрей обогащался его талант, куда более многогранный и емкий, нежели казалось вначале. Владимир Высоцкий уже владел стихом свободно и мощно. Однако когда не владел так, было ничуть не хуже.

Внешняя сторона поэтической лексики Владимира Высоцкого вообще может показаться весьма приблизительной. Она принадлежит времени, напуганному пафосом, предпочитающему «гнать стих сквозь прозу», снижать его до языка вывесок, случайных объявлений. Здесь нужна оговорка. Было время, когда живой язык в русской поэзии начал вытесняться мертвыми бюрократически-канцелярскими оборотами. На рубеже пятидесятых годов появились стихотворцы (среди них были способные поэты), чья лексика держалась на служебных штампах.

Лексика Владимира Высоцкого совсем иная. В ней бродят слова новой улицы, стадионов, общежитий, бойких научных городков, вроде Дубны, вперемежку с языком последних двориков Арбата. Поэтому и нельзя мерить стихи Высоцкого строго каноническими мерками. Настоящий поэт, он подражал самой жизни, или жизнь подражала ему.

В обычном представлении стих Владимира Высоцкого далек от классического совершенства. Можно сказать, что его стихи совершенны в их преднамеренном несовершенстве. Они живут затаенно, в несколько условном, иногда сказочном мире поэта. Важны в них не столько слова, сколько то, чем они внушены.

Его песни несут в себе заряд особой энергии. Их поверхность шероховата, фуганок здесь повредил бы, изуродовал фактуру.

Было бы несправедливо сказать, что Владимир Высоцкий имел пристрастие к каким-то особенным, «изысканным» рифмам («спас в порту — паспорту» и т. д.). Просто они ему необходимы. Формальных поисков в поэзии вообще не бывает, так как форма стихотворения - понятие чисто нравственное.

Музыка в стихах Владимира Высоцкого возникала и звучала, продолжая звучание слова и предвосхищая его. Почти в каждом стихотворении Высоцкого музыка присутствует (трудно написать в прошедшем времени) как нечто неотъемлемое и обязательное. И не случайно почти любое его стихотворение чревато песней. Но что-то превыше размера поет внутри сложной и капризной строфы, рождая мелодию. Это редчайший дар.

Страх перед гладкописью способен подвигнуть стихотворца на разрушение размера. Такое подвижничество неплодотворно, потому что причина неосновательна. В результате такого подвижничества стих нередко превращается в руину. Владимир Высоцкий ломал размер и перебивал ритм по другой причине. Драгоценная подлинность ритмического дыхания позволяла ему испытывать традиционный размер, а внутренней необходимостью обусловлена та или иная деформация стиха.

Композиторы долго не признавали Окуджаву и Высоцкого, пока песни последних не стали существующей реальностью жанра, прямо или косвенно связанного с музыкой.

Современные русские «шансонье» — преимущественно «пленники времени». Только о Булате Окуджаве и Владимире Высоцком можно сказать:

Ты вечности заложник,
У времени в плену.

Владимир Высоцкий никогда не повторял в своих стихах, в песнях услышанное. Он говорил о том, что м о г л и б ы сказать его герои, а не то, что они сказали.

Иногда мне казалось, что Владимир Высоцкий прежде всего поэт. Поэт истинный и оригинальный. Но в словах «прежде всего» кроется какая-то несправедливость. А как же артист? Владимир Высоцкий — артист не менее значительный, чем поэт.

Диапазон его артистических возможностей широк — от уже сыгранного Гамлета до неосуществленных собственно комических ролей на театральной сцене и в кино.

Его можно слушать по радио. Существуют еще проигрыватели и магнитофоны. Это производит сильное впечатление. Его можно было слушать. Но нужно было не только слушать, необходимо было смотреть. Слова его песен можно читать глазами. Это стихотворения.

Не знаю, как назвал Владимир Высоцкий книгу своих стихотворений. Не знаю, существует ли такая рукопись. Но в том, что Владимир Высоцкий — поэт истинный и оригинальный, не усомнишься.

Хочется, чтобы на книжных полках стояли сборники его стихотворений. Самый беспощадный факт — лист бумаги. Как прозвучат на нем слова, как будут жить в его белом неподкупном свете? Я вижу книгу Владимира Высоцкого, хотя понимаю, как велик риск такого шага.

В стихах и песнях Владимира Высоцкого есть обманчивая легкость. Когда прислушиваешься, сознаешь, какой тяжелой ценой она достигнута.

А. Межиров. 1980 г.